Институт востоковедения РАН в средствах массовой информации

Кто выиграл больше. 10 лет назад началась «арабская весна» (аудио)

19 декабря 2020 года

Как менялось влияние США и России на Ближнем Востоке за 10 лет – с начала «арабской весны»

10 лет назад на Ближнем Востоке и в Северной Африке, с протестов в Тунисе после самосожжения 17 декабря уличного торговца Мохаммеда Буазизи, началась серия массовых демонстраций, а затем и народных восстаний, революций и гражданских войн, ставших известными как «арабская весна». К маю 2012 года эти события привели к свержению правителей четырех арабских государств, власть которых в течение многих лет казалась незыблемой. «Арабская весна» значительно изменила и весь регион Большого Ближнего Востока, и уровень влияния и позиции здесь других мировых держав, в первую очередь США и России.

Словосочетание «арабская весна» отчетливо перекликается с выражением «Весна народов», которым называли период революций в Европе 1848–-1849 годов. Основным лозунгом демонстрантов 10 лет назад везде стал призыв «Народ хочет падения режима». Эти выступления, самые массовые и одномоментные в мире со времен Второй мировой войны, показали силу гражданского сопротивления и использования новых социальных медиа для организации и общения протестующих – в ответ на репрессии и официальную цензуру. Многие акции и восстания были встречены немедленным насилием со стороны властей.

Почти немедленно с началом революции в Тунисе, поводом для которой стала мученическая смерть торговца фруктами Мохаммеда Буазизи, покончившего с собой из-за коррупции и жестокого обращения со стороны чиновников, протестная волна перекинулась на Египет, Йемен, а затем и на другие государства арабского мира. Самые массовые и наиболее организованные демонстрации часто начинались в ставшие традиционными «дни гнева» – по пятницам после полуденных молитв в мечетях. Протесты также вызвали аналогичные выступления против властей и за пределами региона – например, в так называемой «Черной Африке».

14 января 2011 года правитель Туниса Зин аль-Абидин Бен Али, оценив весь накал обращенного на него народного гнева, был вынужден бежать в Саудовскую Аравию. Затем, после 30-летнего правления, 11 февраля 2011 года был свергнут, а через некоторое время и посажен за решетку президент Египта Хосни Мубарак – это произошло после 18 дней массовых акций протеста, переросших в настоящую революцию. Ливийский лидер Муаммар Каддафи был свергнут 23 августа 2011 года, а вскоре, 20 октября 2011 года, убит вблизи своего родного города Сирт (уже во время начавшейся тогда, но так и не закончившейся до сих пор гражданской войны). Президент Йемена Али Абдалла Салех 27 февраля 2012 года окончательно оставил свой пост, передав власть новому президенту, избранному на досрочных выборах.

Тогда же началось и восстание в Сирии против президента Башара Асада, также переросшее в кровопролитную гражданскую войну со множеством иностранных участников, длящуюся по сей день.

Произошло и гражданское восстание в Бахрейне, быстро подавленное. Массовые протесты долго шли в Алжире, Ираке, Иордании и Марокко. В меньших масштабах они наблюдались в Кувейте, Ливане, Мавритании, Омане, Саудовской Аравии, Судане, Джибути и Западной Сахаре. Причем спустя годы это гражданское недовольство все-таки привело в некоторых государствах, вроде Алжира, Ливана или Судана (в основном в 2019 году), к падению традиционных властителей и правительств.

Накануне 10-летия начала "арабской весны" британская газета The Guardian организовала в девяти государствах арабского мира опрос, в результате которого выяснилось: большинство населения там полагает, что оказалось сегодня в гораздо худшем, бесправном и нищем положении, чем 10 лет назад. Пять тысяч опрошенных рассказали социологам, что их чувство безнадежности лишь усилилось за эти годы. Однако так отвечали в основном жители Сирии (75 процентов), Йемена (73 процента) и Ливии (60 процентов) – то есть стран, где все еще идет война. В Алжире, Египте, Ираке и Тунисе об ухудшении своей жизни заявили менее половины опрошенных – большинство людей ничуть не сожалеют о событиях 10-летней давности. Например, в Тунисе, с которого и началась «арабская весна», 86 процентов респондентов подчеркивают, что теперь могут свободно критиковать власти, а 27 процентов – твердо уверены в том, что в целом стали гораздо лучше жить после падения режима Бен Али.

О том, какие трансформации претерпел Большой Ближний Восток за 10 лет, прошедших с момента начала «арабской весны», в интервью Радио Свобода рассуждает Василий Кузнецов, руководитель Центра арабских и исламских исследований в Институте востоковедения РАН:

– Спустя 10 лет можно ли сказать, что «арабская весна», по большому счету, стала олицетворением несбывшихся надежд и философской максимы: «иногда нужны изменения, чтобы все осталось по-прежнему»?

– С одной стороны, да, с другой – нет. Ближний Восток – регион, где всё время что-то происходит, всё время всё меняется. И в то же время можно сказать, что там не меняется ничего. Всё зависит от аналитического взгляда и, если хотите, исследовательской идеологии. Изменения, которые с тех пор произошли в регионе, были ли существенными? Да, были. На сегодняшний день на Ближнем Востоке (если смотреть на республики) остались лишь две страны, которые можно в полном смысле этого слова назвать «авторитарными государствами». Все остальные – уже нельзя. До «арабской весны» ситуация была иной, количество авторитарных государств очевидно превалировало. Явно усилились институты гражданского общества – в тех странах, в которых трансформации не сопровождались вооруженными конфликтами. Впрочем, даже в тех странах, где начались войны, гражданское общество тоже о себе заявило – и усилилось. Это и Сирия – причем я говорю как о тех структурах гражданского общества, которые связаны с сирийскими беженцами и с сирийской оппозиций, так и о некоторых структурах внутри территории, которая контролировалась и контролируется Дамаском. Это и Ливия – по формальным показателям, там в 2018 году было порядка 8 тысяч местных неправительственных организаций! Во времена Каддафи этого в принципе не было и быть не могло.

– А можем мы назвать страны, где к настоящему времени те миллионы протестующих, которые 10 лет назад заполонили улицы городов, сумели не просто добиться своих требований на какой-то момент, но и остаться хозяевами положения, удержать победу в руках? То есть – где сбылись их мечты?

– А это как раз второй аспект того, о чем я упоминал. Несмотря на то что изменения произошли большие, они нигде не были связаны с реализацией тех чаяний и надежд, которые имелись у протестующих. Потому что ключевые структурные проблемы этих обществ, связанные с отсутствием «социальных лифтов», с проблемой отсутствия возможностей для образования, с безработицей, с проблемой коррупции и так далее, остались. В некоторых странах, таких как Тунис, Марокко, отчасти как Египет (при том, что события тогдашние везде совсем по-разному происходили), и в некоторых других новые социальные силы смогли войти в политику, и произошло некоторое обновление политических элит. Но заявить, что они добились реализации своих надежд и своих требований, нельзя, этого не произошло. Могло ли это произойти вообще – это сложный вопрос.

– Есть мнение, что лучше бы «арабской весны» вообще не было. Потому что тогда бы не было и сотен тысяч, если не миллионов погибших и пострадавших, от Сирии и Йемена до Ливии и вообще всех сахарских стран, включая и государства так называемой «зоны Сахеля», не было бы войн, обнищания и так далее. И никакой группировки «Исламское государство», в том виде и с той мощью, о которой мы помним, не возникло бы?

– Когда мы анализируем большие исторические процессы, постановка «лучше бы этого не было» не имеет смысла. Во-первых, потому что никто не знает, что было бы, если бы этого не было. Во-вторых, как только мы упоминаем те миллионы жертв, которые принесли с собой события 2010-х годов, дальнейший разговор о том, что было бы лучше, что было бы хуже, становится в морально-этическом плане более-менее бессмысленным. Можно говорить – «был ГУЛАГ, зато Сталин войну выиграл»? Это же примерно то же самое! Мы не знаем, что было бы, если бы не было «арабской весны», и какими жертвами обернулось бы отсутствие тех событий.

Да и потом, кто больше несет ответственность за те трагедии, которые произошли в те годы, в целом, во многих этих государствах? В разных ситуациях ответственность несут разные субъекты: где-то это правительства и режимы, которые грубой силой подавляли протесты, но где-то и внешние игроки. Напомню, что в той же Ливии (российская дипломатия очень любит это упоминать, это уже раздражающе действует, но, увы, так и есть), основное число жертв было связано с натовскими бомбардировками. Поэтому ответственность несут многие. Трагедии происходили из-за неверной реакции разных обществ и государств на те протестные явления.

– А почему тот протест, особенно если мы говорим об исламских странах Северной Африки, так быстро радикализировался и крайне исламизировался? Или почва именно для такого течения процесса была подготовлена давно и просто, что называется, в какой-то момент гнойник прорвало? Взять тот же упомянутый уже ИГИЛ: там же половина как минимум боевиков была из Туниса, из Ливии и так далее.

– Из Туниса, да, было очень много, и из Марокко, из Египта. Я думаю, что здесь надо разделять две вещи: почему он радикализировался, с одной стороны, и почему он исламизировался – с другой. Исламизировался он потому, что на протяжении нескольких десятилетий политический ислам оставался единственной оппозиционной полноценной идеологией, которая действовала во всем этом регионе. Все остальные идеологии, контрсистемные, оппозиционные, в той или иной степени были за последние десятилетия там маргинализированы – и прежде всего это касается светских левых и ультралевых. Поэтому исламизация была ожидаема. Хотя в ходе событий самой «арабской весны» исламистский дискурс был не очень явно виден, а в некоторых случаях – вообще не был виден.

Почему произошла радикализация? Во-первых, есть целый ряд государств, в которых реформы были, а радикализации не случилось. Это, с одной стороны, арабские монархии, а с другой – Алжир или Ливан. В Ливане с реформами было хуже, конечно, а в Алжире получше. В Тунисе не произошло радикализации. В Египте радикализация носила ограниченный характер. А там, где радикализация наблюдалась, она произошла не в связи с исламским фактором, а прежде всего по политическим причинам, связанным с давней спецификой «культуры насилия» в этих странах. В таких государствах, как Сирия, Ливия, Йемен, «культура насилия» и так была чрезвычайно развита, и до всякой «арабской весны». Она и породила специфические реакции государства и общества на любые перемены, часто и приводившие к быстрой радикализации протестных настроений.

– То есть никакого появления общего светского демократического движения, национального, трансгосударственного, единого, от Марокко до Ирака, нельзя было и ожидать, и сейчас нельзя? Подобно организации «Братья-мусульмане», например, могла бы возникнуть какая-то такая же светская панарабская партия, организация, идеология?

– Тут есть некоторая ловушка, в которую попадают любые западные, в том числе российские, наблюдатели. Почему-то нам всегда кажется, что «светский» и «демократический» – это практически синонимы. Но мы должны помнить, что те режимы, которые в 2011 году были свергнуты, все до единого и были «светскими» (при всей условности этого определения применительно к региону) – но ни один из них не был демократическим. Светские движения – это тот мейнстрим, который и управлял этим регионом на протяжении нескольких десятилетий.

– «Арабская весна» – это было все-таки стихийное явление или нет? Я задал предыдущий вопрос отчасти потому, что в связи с нынешней датой в российском интернете и медиа опять всплыла избитая тема о «происках Запада» и подготовке извне тех событий. Потому что в России Владимир Путин и тогдашний президент Дмитрий Медведев ведь довольно быстро начали заявлять, и повторяют это до сих пор: «Смотрите, какой сценарий они и для нас готовили!» Но мне кажется, что если кто-то эту «арабскую весну» и готовил (что совершенно спорное утверждение), то как раз антизападные силы. Которые умело эксплуатировали всякие эти левые настроения восторженной западной интеллигенции, мировой финансовый кризис конца нулевых годов и так далее. Потому что, я согласен, пали-то исключительно светские, хоть и диктаторские режимы. А пришли им на смену (почти везде им это в конце концов не удалось, но по крайней мере они попытались оспорить их власть) как раз исламисты.

– Как часто бывает в любом идеологическом дискурсе, здесь смешивается несколько вещей. С одной стороны, действительно, некоторые представители российской политической элиты, особенно для внутренней аудитории, говорят: «смотрите, что они для нас приготовили». В то же время в целом Кремль не делал тогда заявлений, которые осуждали бы «арабскую весну» как таковую. Это первое. Во-вторых, «арабская весна» имела внутри региона и внутри каждой страны очень глубокие корни, и, конечно, это был скорее стихийный процесс. К тому же тогда имел место большой демонстрационный эффект или то, что называют иногда «эффектом домино». В-третьих, и это тоже вполне естественно: по ходу развития событий различные силы стали пользоваться этим процессом, реагировать на него, используя ситуацию в своих интересах. Где-то это удавалось лучше, где-то хуже.

Исламисты действительно оказались у руля в ряде стран. Где-то они потом были отстранены от власти, как в Египте, а где-то не были. Но нельзя утверждать, что приход к власти там умеренных исламистов обязательно влек за собой отказ от демократических прав и свобод. В Марокко, например, этот опыт оказался вполне успешным. Один из эффектов последних десяти лет – то, что во всех странах региона, включая, кстати, Египет, исламистские партии и организации так или иначе были интегрированы в политические системы. Они везде представлены либо в правительствах, либо в парламентах. И это, на мой взгляд, безусловный плюс. Потому политическая репрезентативность становится более адекватной, чем ранее, – для тех обществ, часть которых эти силы представляют.

– Москва хронически и страшно напугана любыми революциями, еще с 2003 года в Грузии, затем в Киргизии, а потом, конечно, в Украине – это я о самом близком. А когда пал и зверски был убит Каддафи, я думаю, в Кремле вообще ужасно опасались, что «вот-вот это все докатится» и до них. Хотя реальных предпосылок, конечно, никаких не было. Но потом, сегодня – это я к вашей фразе о том, кто, как и чем воспользовался – мы видим, что Россия очень уверено и стремительно восстанавливает позиции в арабском мире, утраченные после развала Советского Союза. А вот США там, наоборот, быстренько сворачиваются.

– Это правда. По поводу реакции на Каддафи: я не хочу думать, что в российском истеблишменте было такое представление, что «сегодня Каддафи – завтра мы». Потому что это говорило бы об абсолютно неадекватном восприятии ими действительности. Но то, что произошло с Каддафи, действительно привело к значительному разочарованию в европейской и американской политике в регионе. Потому что всё то, что было там сделано, в общем было безответственно. Никто же в мире не взял на себя ответственность за восстановление ливийской государственности? Мне кажется, это довольно интересный феномен – что Россия сумела (несмотря на то что на первых этапах, в 2011–2012 годах, российская внешнеполитическая реакция запаздывала) потом адаптироваться к новой ближневосточной реальности, воспользоваться снижением влияния США на региональные процессы и укрепить свое положение.

Во всем мире у США объективно имеется лучшая аналитика по Ближнему Востоку, по количеству исследователей, по качеству работы и так далее. У Москвы масштабы другие, гораздо меньше. Тем не менее, Россия на деле на протяжении последних нескольких лет показала неплохое знание и понимание региона и способность действовать адекватно реалиям.

– А для Вашингтона «арабская весна» чем стала – уроком, разочарованием или облегчением, по-своему? После чего они соответствующие решения и приняли, которые мы видим?

– Для администрации тогдашнего президента Барака Обамы это был неприятный момент. Потому что «арабская весна» – в случае с Ливией, и в случае потом с Сирией – заставила Обаму делать выбор в тех ситуациях, где ему делать выбор не хотелось. Вспомните его «каирскую речь» 2009 года – там, с одной стороны, речь шла об улучшении имиджа США в регионе, а с другой – об отказе от курса на практически насильственную демократизацию, которого придерживалась администрация его предшественника, Джорджа Буша – младшего. Обама в 2009 году говорил о сохранении лидерства, но и об одновременном «снижении ответственности» за регион. Но в случае с Ливией ему пришлось фактически ввязываться в войну (что привело потом в том числе к гибели американского посла в Бенгази).

В случае с Сирией это привело к очень неприятным моментам в 2013 году, когда президент США пообещал силовые акции против Асада, но не смог выполнить эти угрозы. В случае с Египтом это тоже привело к неприятным последствиям, потому что сначала Вашингтон перешел на сторону протестующих и не поддержал Мубарака – и это было воспринято, в том числе и Израилем, и старыми арабскими союзниками США в регионе, вообще как предательство. А потом случился 2013 год, когда пришел к власти президент Абдул-Фаттах ас-Сиси, – и снова пришлось нормализировать отношения с Египтом, в очень неудобной ситуации. Вот все это создало много неприятных моментов для Белого дома.

С другой стороны, мы должны понимать, что тезис о том, что американское присутствие на Ближнем Востоке уменьшилось, верен лишь отчасти. Потому что, если мы посмотрим на присутствие американских военных, на американские военные базы в регионе – их же меньше не стало, это присутствие не сократилось? У США есть стремление снять с себя большую долю ответственность за регион – что и создает возможности для региональных игроков и для других внешних игроков. Но это стремление реализуется не в полной мере.

– Дальнейшее расползание идей радикального джихадизма по региону, особенно среди рассерженной, нищей молодежи, эта тенденция сворачивается или расширяется?

– Мне кажется, что временно сворачивается. Потому что опыт террористической группировки «Исламское государство» показал неуспешность этой идеи, ее бесперспективность. Не просто не получилось «реализовать проект» – он еще и встретил очень суровый отпор. Кроме того, сверхнасилие, которое мы увидели в Сирии и в Ливии, отвратило значительную часть молодых людей от идей джихадизма. С другой стороны, пока коренные проблемы социального развития не решены, потенциал для реинкарнации джихадизма будет сохраняться. Ну, и потом проблема с джихадистами далеко не всегда количественная, она чаще качественная. Один человек с бомбой может наделать гораздо больше кошмаров, чем сто человек с радикальной проповедью.

– Если посмотреть на европейские проблемы: катастрофа с наплывом беженцев из Африки и с Ближнего Востока, которую Европа до сих пор не может расхлебать, и которая никуда не делась, это прямое следствие «арабской весны»? Или два этих процесса связаны лишь относительно? Проще говоря, все равно бы побежали миллионы людей в Европу, так или иначе, даже если бы все те же правители, Бен Али, Мубарак, Каддафи, Аль-Башир, Бутефлика и так далее, оставались на своих тронах и по сей день?

– Одной из ролей, которую играли североафриканские лидеры старых времен в отношениях с Европой, была роль буфера, создававшего преграду для миграционных потоков. Незадолго до того, как с Ливии при Муаммаре Каддафи, в 2003–2004 годах, были сняты санкции, случился скандал, когда ливийский лидер потребовал, чтобы ему разрешили закупки за границей техники двойного назначения. И он тогда открыл коридоры для беженцев из стран Африки южнее Сахары. Тогда власти Италии вынуждены были вылавливать у своих берегов, если не ошибаюсь, по полторы тысячи человек в день. И Каддафи заявил: «А что же вы хотите? У меня же техники двойного назначения, чтобы останавливать эти потоки». Ну, и эти санкции были сняты очень быстро. Да, конечно, смены режимов и нестабильность привели к тому, что миграционные потоки усилились, как из самого региона, так и в значительной степени из сопредельных регионов, прежде всего из африканских государств.

Но мне кажется, что проблема беженцев в Европе гипертрофируется. Если взять только сирийских беженцев, то в Ливане их больше миллиона человек – то есть, в процентном отношении к коренному населению, это примерно то же самое, как если бы в России, например, появилось бы 50 миллионов беженцев из какого-то сопредельного государства. В Турции больше трех миллионов беженцев из Сирии, в Иордании почти 700 тысяч, и так далее. Основным «реципиентами беженцев» становятся государства региона. Но почему-то складывается мнение о «бесконечно страдающей от наплыва беженцев Европе» – хотя у европейских государств имеется гораздо больше политических, экономических и социальных возможностей, чтобы справиться с этой проблемой.

– Помните, как говорили во Франции о реставрации Бурбонов и их окружении после падения Наполеона? «Они ничего не забыли и ничему не научились». О нынешних арабских правителях так можно сказать?

– Многие научились. Вопрос – чему? Насколько нравятся простым людям те уроки, которые в разных странах извлекли власти из «арабской весны»? Но то, что научились, несомненно. Из массовых протестов ведь любой власти можно сделать два вывода, противоположных. Первый вывод – что надо быстрее идти людям навстречу и проводить реформы. И другой вывод – что надо жестче их давить!

Насколько нравятся простым людям те уроки, которые в разных странах извлекли власти из «арабской весны»?

Египетский лидер Ас-Сиси уже семь лет у власти. Та политическая система, которую он выстроил, может многим не нравиться – но она оказывается пока что достаточно стабильной. Экономическая политика Ас-Сиси успешна, хотя колоссальные экономические проблемы, с которыми сталкивается Египет в последние годы, оставляют ему довольно узкое окно возможностей для действий. Другой пример мы видим в Тунисе или в Алжире. Там действительно произошла демократизация политической системы, в той или иной форме. Если в Тунисе идет настоящий демократический процесс, в Алжире возник гибридный политический режим – но со значительной свободой слова, с постоянной, нормальной для демократических режимов, протестной и гражданской активностью, и так далее.

А есть и совсем противоположный пример Башара Асада, который научился лишь тому, что, участвуя в вооруженном конфликте на протяжении девяти лет, можно суметь сохранить власть, выстоять, отстоять свои интересы. Он в очень сложной ситуации сумел проявить себя, в общем, как сильный политик – если мы рассуждаем формально, без моральных оценок

– Вернемся к дате и к стране, которые стали причиной нашего разговора. То, что «арабская весна" началась именно с Туниса, это неудивительно, это было объяснимо? В Тунисе полыхнуло раньше, чем в Египте, Ливии, Сирии, Йемене и во всех остальных странах – почему именно там? Или это случайность?

Я не верю экспертам, которые сегодня рассказывают, что они все знали заранее

– Я бы сказал, что, по большому счету, тунисскому правителю Бен Али тогда просто первому выпал несчастливый лотерейный билет. Я не верю тем экспертам, которые сегодня рассказывают, что все якобы было прогнозируемо, и они все знали заранее. Никто ничего не знал. Я иногда вспоминаю разговор с одним из своих учителей, Виталием Вячеславовичем Наумкиным, состоявшийся то ли в 2006, то ли в 2007 году. Мы говорили о том, что в ближайшие 5–10 лет мы увидим радикальную смену правящих элит на Ближнем Востоке, а также и усиление элементов политического ислама у власти. Вот на таком уровне многое заранее было достаточно понятно. Но какой будет конкретная форма, которую быстро «арабская весна» приобрела, – нет, никто такого не предсказывал.

В Тунисе, возможно, все произошло раньше, чем в других странах, в том числе, потому именно там подобное меньше всего казалось возможным. Это такой парадокс. Если вы предвидите, что сейчас где-то что-то произойдет, то вы предпринимаете какие-то упредительные действия. А когда вы ничего не предчувствуете заранее, то вы на опережение не играете, действий никаких не предпринимаете – и, соответственно, все так и кончается, как в Тунисе, как закончил Бен Али.

Читать полностью первоисточник: «Радио Свобода»

Все новости ИВ РАН в СМИ >>